Неточные совпадения
В первый раз тогда поняв ясно, что для всякого
человека и для него впереди ничего не было, кроме страдания, смерти и вечного забвения, он решил, что так нельзя жить, что надо или объяснить свою жизнь так, чтобы она не представлялась злой насмешкой какого-то
дьявола, или застрелиться.
Она распространилась на тот счет, что
людям, которые пошли добывать неразменный рубль, теперь всех страшнее, потому что они должны лицом к лицу встретиться с
дьяволом на далеком распутье и торговаться с ним за черную кошку; но зато их ждут и самые большие радости…
— Вы для возбуждения плоти, для соблазна мужей трудной жизни пользуетесь искусствами этими, а они — ложь и фальшь. От вас, покорных рабынь гибельного демона, все зло жизни, и суета, и пыль словесная, и грязь, и преступность — все от вас! Всякое тление души, и горестная смерть, и бунты
людей, халдейство ученое и всяческое хамство, иезуитство, фармазонство, и ереси, и все, что для угашения духа, потому что дух — враг
дьявола, господина вашего!
Среди этих
людей Самгин чувствовал себя
дьяволом — умнее, значительнее их.
Медленно шли хивинцы, бухарцы и толстые сарты, чьи плавные движения казались вялыми тем
людям, которые не знали, что быстрота — свойство
дьявола.
— Говорил он о том, что хозяйственная деятельность
людей, по смыслу своему, религиозна и жертвенна, что во Христе сияла душа Авеля, который жил от плодов земли, а от Каина пошли окаянные
люди, корыстолюбцы, соблазненные
дьяволом инженеры, химики. Эта ерунда чем-то восхищала Тугана-Барановского, он изгибался на длинных ногах своих и скрипел: мы — аграрная страна, да, да! Затем курносенький стихотворец читал что-то смешное: «В ладье мечты утешимся, сны горе утолят», — что-то в этом роде.
— Вот — сорок две тысячи в банке имею. Семнадцать выиграл в карты, девять — спекульнул кожей на ремни в армию, четырнадцать накопил по мелочам. Шемякин обещал двадцать пять. Мало, но все-таки… Семидубов дает. Газета — будет. Душу продам
дьяволу, а газета будет. Ерухимович — фельетонист. Он всех Дорошевичей в гроб уложит.
Человек густого яда. Газета — будет, Самгин. А вот Тоська… эх, черт… Пойдем, поужинаем где-нибудь, а?
— Все — программы, спор о программах, а надобно искать пути к последней свободе. Надо спасать себя от разрушающих влияний бытия, погружаться в глубину космического разума, устроителя вселенной. Бог или
дьявол — этот разум, я — не решаю; но я чувствую, что он — не число, не вес и мера, нет, нет! Я знаю, что только в макрокосме
человек обретет действительную ценность своего «я», а не в микрокосме, не среди вещей, явлений, условий, которые он сам создал и создает…
— Томилина я скоро начну ненавидеть, мне уже теперь, иной раз, хочется ударить его по уху. Мне нужно знать, а он учит не верить, убеждает, что алгебра — произвольна, и черт его не поймет, чего ему надо! Долбит, что
человек должен разорвать паутину понятий, сотканных разумом, выскочить куда-то, в беспредельность свободы. Выходит как-то так: гуляй голым! Какой
дьявол вертит ручку этой кофейной мельницы?
Потом этот
дьявол заражает
человека болезненными пороками, а истерзав его, долго держит в позоре старости, все еще не угашая в нем жажду любви, не лишая памяти о прошлом, об искорках счастья, на минуты, обманно сверкавших пред ним, не позволяя забыть о пережитом горе, мучая завистью к радостям юных.
—
Человек — свят! Христос был
человек, победивший
дьявола. После Христа врожденное зло перестало существовать. Теперь зло — социальная болезнь. Один
человек — беззлобен…
— Этот ваш приятель, нарядившийся рабочим, пытается изобразить несуществующее, фантазию авантюристов. Я утверждаю: учение о классах — ложь, классов — нет, есть только
люди, развращенные материализмом и атеизмом, наукой
дьявола, тщеславием, честолюбием.
— Там сейчас дьякон читал о богородице,
дьяволе и слабом
человеке, Адаме. Хорошо! Умная бестия, дьякон.
— Это сам
дьявол, а не
человек, — проговорил наконец дядюшка, когда они вышли из подъезда.
— Я думаю, что если
дьявол не существует и, стало быть, создал его
человек, то создал он его по своему образу и подобию.
Тут
дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца
людей.
— Вот, как видишь, — продолжал Черевик, оборотясь к Грицьку, — наказал бог, видно, за то, что провинился перед тобою. Прости, добрый
человек! Ей-Богу, рад бы был сделать все для тебя… Но что прикажешь? В старухе
дьявол сидит!
В этом-то хуторе показывался часто
человек, или, лучше,
дьявол в человеческом образе.
Ты понимаешь, это добро и
дьяволы и
люди любят.
— Силен
дьявол противу
человека! Ведь вот и благочестив будто и церковник, а — на-ко ты, а?
В злой, темной теургии совершается соединение
человека с
дьяволом и творится лжебытие, небытие, но это уже не теургия.
— Нет, не фальшивые, а требовали настоящих! Как теперь вот гляжу, у нас их в городе после того
человек сто кнутом наказывали. Одних палачей, для наказания их, привезено было из разных губерний четверо. Здоровые такие черти, в красных рубахах все; я их и вез, на почте тогда служил; однакоже скованных их везут, не доверяют!.. Пить какие они
дьяволы; ведро, кажется, водки выпьет, и то не заметишь его ни в одном глазе.
— Намедни, — продолжал Рыбин, — вызвал меня земский, — говорит мне: «Ты что, мерзавец, сказал священнику?» — «Почему я — мерзавец? Я зарабатываю хлеб свой горбом, я ничего худого против
людей не сделал, — говорю, — вот!» Он заорал, ткнул мне в зубы… трое суток я сидел под арестом. Так говорите вы с народом! Так? Не жди прощенья,
дьявол! Не я — другой, не тебе — детям твоим возместит обиду мою, — помни! Вспахали вы железными когтями груди народу, посеяли в них зло — не жди пощады,
дьяволы наши! Вот.
Колени у
человека, — говорит, — первый инструмент: как на них падешь, душа сейчас так и порхнет вверх, а ты тут, в сем возвышении, и бей поклонов земных елико мощно, до изнеможения, и изнуряй себя постом, чтобы заморить, и
дьявол как увидит твое протягновение на подвиг, ни за что этого не стерпит и сейчас отбежит, потому что он опасается, как бы такого
человека своими кознями еще прямее ко Христу не привести, и помыслит: «Лучше его оставить и не искушать, авось-де он скорее забудется».
— При рекрутских наборах я тоже бывал печальным свидетелем, как эта, и без того тяжелая обязанность наших низших классов, составляет сенокос, праздник для волостных голов, окружных начальников, рекрутских присутствий и докторов в особенности! — сказал губернатор и, как все заметили, прямо при этом посмотрел на кривошейку инспектора врачебной управы, который в свою очередь как-то весь съежился, сознавая сам в душе, что при наборах касательно интереса он действительно был не
человек, а
дьявол.
Екатерина Петровна хоть соглашалась, что нынче действительно стали отстаивать слабых, бедных женщин, но все-таки сделать какой-нибудь решительный шаг колебалась, считая Тулузова почти не за
человека, а за
дьявола. Тогда камер-юнкер, как сам
человек мнительный и способный придумать всевозможные опасности, навел ее за одним секретным ужином на другого рода страх.
— Тогда это неравенство! Это, значит, деление
людей на касты. Одни, как калмыцкие попы, прямо погружаются в блаженную страну — Нирвану — и сливаются с Буддой [Будда Гаутам (VI—V век до н. э.) — основатель буддийской религии.], а другие — чернь, долженствующие работать, размножаться и провалиться потом в страну Ерик — к
дьяволу.
— Да, боярин, кабы не ты, то висеть бы мне вместо их! А все-таки послушай мово слова, отпусти их; жалеть не будешь, как приедешь на Москву. Там, боярин, не то, что прежде, не те времена! Кабы всех их перевешать, я бы не прочь, зачем бы не повесить! А то и без этих довольно их на Руси останется; а тут еще
человек десять ихних ускакало; так если этот
дьявол, Хомяк, не воротится на Москву, они не на кого другого, а прямо на тебя покажут!
— Государь, вели оттащить этого
дьявола! Хомяк у нас лучший
человек во всей опричнине!
— Я, батя, книжку одну читал, так там именно сказано: услугами ума, ежели оный верою направляется, отнюдь не следует пренебрегать, ибо
человек без ума в скором времени делается игралищем страстей. А я даже так думаю, что и первое грехопадение человеческое оттого произошло, что
дьявол, в образе змия, рассуждение человеческое затмил.
— Взвоешь ведь, коли посмеялся господь бог над нами, а — посмеялся он? А
дьявол двигает нас туда-сюда, в шашки с кем-то играя, живыми-то
человеками, а?
— Тут, барынька, в слове этом, задача задана: бог говорить — доля, а
дьявол — воля, это он, чтобы спутать нас, подсказывает! И кто как слышить. В ину душу омманное это слово западёть, дьяволово-то, и почнёть
человек думать про себя: я во всём волен, и станеть с этого либо глупым, либо в разбойники попадёть, — вот оно!
Чтобы до безумия
люди доходили, творя друг другу радость, — вот это уж игра, какой лучше не придумать, и был бы
дьявол посрамлён на веки веков, и даже сам господь бог устыдился бы, ибо скуповат всё-таки да неприветлив он, не жалостлив…
— Кот — это, миляга, зверь умнеющий, он на три локтя в землю видит. У колдунов всегда коты советчики, и оборотни, почитай, все они, коты эти. Когда кот сдыхает — дым у него из глаз идёт, потому в ём огонь есть, погладь его ночью — искра брызжет. Древний зверь: бог сделал
человека, а
дьявол — кота и говорит ему: гляди за всем, что
человек делает, глаз не спускай!
Человек двусоставен, в двусоставе этом и есть вечное горе его: плоть от
дьявола, душа от бога,
дьявол хочет, чтоб душа содеялась участницей во всех грехах плотских,
человек же не должен этого допускать.
— Да ты
дьявол, что ли?!. — ревел Гордей Евстратыч на это дружеское приглашение. — Жилы хочешь тянуть из живого
человека?!. Ободрал как липку, а теперь зубы заговаривать… Нет, шабаш, не на таковского напал. Будет нам дураков-то валять, тоже не левой ногой сморкаемся!..
— Куда тебя несет,
дьявол! Не видишь разве, что едешь на
людей, сволочь! — услыхал Бобров впереди грубый окрик, и на дороге, точно вынырнув из-под лошадей, показался рослый бородатый мужик, без шапки, с головой, сплошь забинтованной белыми тряпками. — Погоняй, Митрофан! — крикнул Бобров.
Грассо был там, он сразу увидал меня, вскочил на ноги и стал кричать на всю церковь: «Этот
человек явился убить меня, граждане, его прислал
дьявол по душу мою!» Меня окружили раньше, чем я дотронулся до него, раньше, чем успел сказать ему что надо.
— «Это — безумие! — говорил священник. — Разве мало в Лигурии нищих? Несчастные
люди, вы должны бороться с соблазнами
дьявола, иначе — дорого заплатите за вашу слабость!»
— В твои годы отец твой… водоливом тогда был он и около нашего села с караваном стоял… в твои годы Игнат ясен был, как стекло… Взглянул на него и — сразу видишь, что за
человек. А на тебя гляжу — не вижу — что ты? Кто ты такой? И сам ты, парень, этого не знаешь… оттого и пропадешь… Все теперешние
люди — пропасть должны, потому — не знают себя… А жизнь — бурелом, и нужно уметь найти в ней свою дорогу… где она? И все плутают… а
дьявол — рад… Женился ты?
Теперь в вагоне едут… депеши рассылают… а то вон, слышь, так выдумали, что в конторе у себя говорит
человек, и за пять верст его слышно… тут уж не без
дьяволова ума!..
— Этому следуй вообще, — ко всем
людям применяй. О тебе никто ничего не знает — и ты ничего не знаешь о других. Путь гибели человеческой — знание, посеянное
дьяволом. Счастие — неведение. Ясно.
— Всех этих либералов, генералов, революционеров, распутных баб. Большой костёр, и — жечь! Напоить землю кровью, удобрить её пеплом, и будут урожаи. Сытые мужики выберут себе сытое начальство…
Человек — животное и нуждается в тучных пастбищах, плодородных полях. Города — уничтожить… И всё лишнее, — всё, что мешает мне жить просто, как живут козлы, петухи, — всё — к
дьяволу!
— Другие, пожалуй, и даром не станут стоять в этих сараях! — рассуждал хозяин. — Не переделывать же их,
дьяволов! Холодище, чай, такой, что собакам не сжить, не то что
людям.
— Теперь я другую линию повел. Железнодорожную-то часть бросил. Я свое дело сделал, указал на Изюм — нельзя? — стало быть, куда хочешь, хоть к черту-дьяволу дороги веди — мое дело теперь сторона! А я нынче по административной части гусара запустил. Хочу в губернаторы. С такими, скажу вам,
людьми знакомство свел — отдай все, да и мало!
Мурзавецкая. Да как же не
дьявол! Разве
человек сам на такую гадость решится? Да хоть бы и решился, так одному, без
дьявола, не суметь.
Не в сифилитическую больницу я сводил бы молодого
человека, чтобы отбить у него охоту от женщин, но в душу к себе, посмотреть на тех
дьяволов, которые раздирали ее!
Так точно думал и Истомин. Самодовольный, как
дьявол, только что заманивший странника с торной дороги в пучину, под мельничные колеса, художник стоял, небрежно опершись руками о притолки в дверях, которые вели в магазин из залы, и с фамильярностью самого близкого, семейного
человека проговорил вошедшей Софье Карловне...
Рыбаки, имеющие беспрестанные столкновения с водяными чертями, служащими по их департаменту, тотчас сообразили, что это ни более ни менее как одна из тысячи проделок потешающегося над ними
дьявола, ибо
человеку не могло прийти в голову попробовать переплыть Неву в этом месте.
— Я-то, Роман Прокофьич… что это… помилуй бог совсем; я крещеный
человек… как он может ко мне подходить,
дьявол?